У настоящего рыболова есть одна любимая река. Своя река!
Вот для меня такой своей рекой стала тихая Лиелупе. Мир обитателей ее глубин, или, как говорят специалисты, ихтиофауна, значительно отличается от населения таких рек, как быстрая Гауя или холодная Салаца. В моей реке нет форели и хариуса, в ее лениво текущие воды не заходят могучие балтийские таймени, здесь почти отсутствуют омуты, которые могли бы служить обиталищем усатым хищникам-сомам. А любитель ловли ельцов найдет два-три быстрых переката, где любят резвиться эти серебристые чистенькие рыбки, лишь в самых верховьях, почти на границе с Литвой.
Красота Лиелупе — в ее задумчивости.
Несколько лет назад я облюбовал себе местечко рядом с очень оживленным поселком Дубулты, одним из центров города-курорта Юрмалы. Стоило только пересечь реку на лодке чуть выше лесозавода, и вы оказывались у входа в узкий, в летнее время почти совершенно зарастающий кувшинками, канал, неизвестно кем и для какой цели прорытый. Прорезав дугой луга, канал возвращался в Лиелупе в районе Дзинтари, там, где река, сворачивая, образует несколько заливов. У входа в верхнюю часть канала и находилось облюбованное мною местечко.
Я приплывал сюда на своей резиновой лодке до утренней зари и ловил часов до десяти в полном одиночестве. Ставил две удочки. Главной добычей была крупная плотва, хорошие окуни. Иногда привозил отсюда лещей, дважды моей наживкой соблазнились угри.
Я хорошо прикормил свой участок, ездил сюда, как на собственный водоем, и поэтому был неприятно удивлен, когда однажды ранним утром увидел, что место мое уже занято каким-то рыболовом, расставившим с голубой прогулочной лодки целый веер удочек.
«Захватчик» заметил меня.
— Гребите сюда! — крикнул он и замахал длинными, похожими на весла, руками. — Становитесь рядом, — продолжал он, когда я подплыл. — Нет, нет, правее! Тут заросли цератофилума, сейчас пора его цветения, и вся рыба от него отошла.
Разговаривая, рыболов продолжал размахивать руками. Своей тощей фигурой он напоминал складной метр, на который надели шляпу. Он то складывался, то раскладывался, явно обрадованный моим появлением, и продолжал атаковать:
Цератофилум, или попросту роголистник, содержит в своих дыхательных органах дубильное вещество — танин. А раз так, личинки водяных насекомых, которые, как мы знаем, являются пищей рыб, на нем почти не поселяются... — Он остановился, чтобы набрать воздуха, и я поймал себя на том, что отсчитываю кивками такт его частой речи. — Вредный роголистник очень легко отличить от другого, весьма полезного растения... Сорвите, пожалуйста, веточку роголистника!
Окончательно обалдевший, я машинально сунул руку в воду и вытащил одно из растений.
— Поднимите повыше! — приказал странный рыболов.— Вот так. А теперь — глядите!
Он ловко сунул руку за борт своей голубой лодки и тоже вытащил водоросль. Внешне она была похожа на мою, но листики ее на воздухе сразу слиплись, в то время как на моей, даже вытащенной из воды, они стояли торчком.
— Видите! — торжествующе выпалил рыболов. — Теперь вам понятна разница?
Я понемногу начал приходить в себя и, сердито отшвырнув водоросль, произнес со всем ехидством, на которое был способен:
— Все нормально, за исключением одного: местечко, на котором вы стоите, я прикармливал больше двух недель!
Складной метр сразу сломался. Он опустился на лодочную банку и проговорил растерянно:
— Извините, я не знал.
Лицо его стало грустным. Я внимательнее пригляделся к нарушителю моих владений. Это был сухощавый человек средних лет. Шляпу он откинул назад, и мне был виден его выпуклый лоб, странно несовместимый с худыми щеками, длинным носом и острым подбородком. Глаза закрыты большими черными очками. Закатанная до локтей зеленоватая рубашка обнажала сухие коричневые руки, которые находились в движении даже в те минуты, когда им нечего было делать. Глубоко вздохнув, рыболов повернулся к борту и быстро убрал одну за другой все свои удочки. Прежде чем я успел опомниться, он вытащил камень, служивший ему якорем, взмахнул веслами и погнал свою лодку к берегу. В моей практике это был первый человек, который так поспешно освобождал чужое место.
Проплывая мимо меня, он сказал:
— Извините! — и снял шляпу. Но тут же, нахлобучив ее опять, добавил: — А насчет урути и роголистника — советую запомнить! Это очень пригодится в дальнейшем.
Через минуту он, ткнув лодку носом в берег, уже раскинул весь свой веер с кормы. Признаться, я почувствовал себя неловко.
— Зачем же вы так?.. Места много... Ловили бы рядом... — Мне стало стыдно за мой недавний ехидный тон. — Тем более что здесь прикормлено...
— Я принципиальный противник всякой прикормки, — громко ответил этот человек. — Какой смысл ловить прикормленную рыбу? Это все равно, что стрелять в ручных зверей. Серьезный любитель поймает в любом месте.
Словно в подтверждение этих слов, он вытащил приличного, этак на полкило, подлещика с глубины немногим более метра.
— Если не секрет, на что вы ловите? — полюбопытствовал я.
— На гаммарусов, — тут же ответил он. — Представитель семейства рачков-бокоплавов. В Латвии встречается чаще, чем принято думать. Нужно только уметь искать... Вот! — Взмахнув своими плещущими руками, он нагнулся и вытащил из-под борта лодки пучок водорослей. — Двигайтесь ко мне, я вам покажу.
И опять машинально, словно загипнотизированный этим странным человеком, я подплыл к нему, так и не начав раскладывать удочки. Он поднес к моим глазам пучок водорослей, и я увидел на стеблях и листьях расползающихся во все стороны желтоватых рачков, похожих на крошечных креветок.
— Раз уж мы подошли к берегу, не грех и поразмяться! — предложил мой сосед и выпрыгнул на песок. Я поглядел на его парусиновые штанишки до коленей, на тощие босые ноги и вдруг неожиданно для самого себя сказал:
— А ведь я вас откуда-то знаю!
Он снял очки и подслеповато посмотрел на меня. Лицо у него было умное и доброе.
—. Скажите, — продолжал я уже с улыбкой, — а вам не знаком жюльверновский Паганель?
Он нацепил очки и всплеснул руками.
— Жак-Элиасен-Франсуа-Мари Паганель, секретарь Парижского географического общества и член- корреспондент десятков других обществ? Конечно, знаком. А что, — доверительно спросил он, — я похож на Паганеля?
— Как родной брат! — выпалил я.
— Ну что же, будем считать, что я брат Паганеля. Правда, он в конце-концов стал доктором наук, а я пока лишь кандидат, но ведь я же — младший брат!
— Кандидат географических наук?
— Нет, биологических. Моя специальность — крупный рогатый скот. Но это не мешает мне интересоваться урутью, роголистником и даже такой мелочью, как рачки-бокоплавы... Кстати, вы сумеете теперь отличить роголистник от урути?
— Боюсь, что нет, — признался я.
Он укоризненно покачал головой.
— Напрасно, напрасно... Вот что — я дам рисунок, и вы тогда все моментально запомните.
Прежде чем я успел что-либо ответить, он в очередной раз сделал по-своему. Полез в один из больших накладных карманов своих коротких штанишек, извлек блокнот с прикрепленной к нему изящной шариковой ручкой и принялся рисовать на вырванном листке, приговаривая:
— Заодно я вам представлю и рдест, самое приятное для нас, рыбаков, растение. Заросли рдеста — это пастбище мирных рыб!.. Только не считайте меня чудаком-натуралистом, умоляю вас!
— Что вы, что вы, — запротестовал я и чуть было не сказал: «Чудаки украшают жизнь», но вовремя спохватился: ведь это было бы как раз то, чего мой собеседник не хотел! И я заметил серьезно: — Если разобраться хорошенько, то и Паганель не такой уж чудак. Ведь за его спиной стоял отличный натуралист Жюль Верн.
Вы мне нравитесь, — подняв голову, сказал он. — И за это я добавлю рисунок элодеи... Хотя она выглядит достаточно привлекательно, рыба боится элоидеи как чумы.
Он протянул мне отлично сделанный рисунок:
— Вот, пожалуйста!
Тут он вдруг вспомнил о своих удочках, искоса посмотрел на поплавки и, улыбнувшись, пригласил:
— Пожалуйста, пожалуйста... Входите смелее!
Кому это он? Я повернулся к воде. «Веер» соседа состоял из четырех удилищ. Поплавки, с моей точки зрения, были странными: длинные гусинки с пенопластовым, сдвинутым к нижней стороне пояском. Они лежали на поверхности воды во всю свою длину. Сначала я подумал, что это от неправильной регулировки глубины. Но тут увидел, что один поплавок поднялся торчком, покачался-покачался, будто кто-то и впрямь просил разрешения войти, после чего опять лег плашмя. Сосед не спеша вытащил второго за это утро приличного подлещика.
— Нет, — сказал я, — все же у вас есть какой-то секрет, который вы от меня скрываете. Никто еще не ловил подлещиков на таком мелководье.
Во-первых, здесь больше метра, — тут же возразил сосед. — А мой секрет вам известен: ловлю на рачка-гаммаруса... Хотя, впрочем, кое-что для вас пока является тайной. — Он приподнял очки, подмигнул мне хитро и продолжал: — Тайна в том, откуда я знаю, что рыба сегодня предпочитает именно гаммарусов! И вообще, как мне было знать, что в этом месте есть гаммарусы? А было так. Когда я утром приплыл на это место, то прежде всего прочесал прибрежную полоску дна штукой, ; которая называется «ловилом». — Подойдя к лодке, он вытащил треугольную металлическую, сваренную из полосового железа рамку с небольшой деревянной ручкой. На рамку была натянута частая металлическая сетка. Весь предмет был размером с теннисную ракетку (рис. 1). — Прочесав дно, я промыл тину. На сетке у меня остался целый зоопарк: рачки, водяные ослики, мелкие пиявки, шитики... Насадив одно из этих существ на мелкий крючок, я поймал первую рыбку. Это была небольшая плотвичка. Я вскрыл ее острым ножом, взял маленькую лупу, которая продается в любом фотомагазине, заглянул рыбке в желудок и увидел, что моя плотвичка из всего богатого меню, предоставляемого ей природой, сегодня выбрала рачков- гаммарусов. После этого мне оставалось только потратить минут двадцать на создание соответствующего запаса «ходовой наживки» и затем ловить. Результаты вы видели.
— Лупа из фотомагазина? — переспросил я.
— Да. Ее вообще полезно иметь при себе. Проверить остроту крючка, качество завязки узла... Места она не занимает почти никакого. А кроме того, в солнечный день это те же спички: можно прикурить, развести костер... Я бы вообще включил лупу в перечень непременных предметов рыбацкого инвентаря.
— Ваша рекомендация принята, — сказал я. — А теперь объясните, что у вас за поплавки? Должен признаться: поплавки — моя слабость!
— Что вы говорите! — радостно встрепенулся сосед. — Я тоже поплавочник. Честно говоря, я и ловлю-то, собственно, для того, чтобы насладиться прелестной картиной — поплавок на воде. Хотя я и латыш, однако наизусть помню слова замечательного русского писателя-натуралиста Аксакова: «Внимательное наблюдение за движением поплавка, за различием и значением этих движений, ожидание, что сейчас потянет или утащит поплавок, — все это вместе составляет наслаждение для охотника»... А я гурман, люблю утонченные наслаждения. Именно такого рода радость и доставляет мне сконструированный мною поплавок, названный «джентльменом», ибо он приподнимается при малейшем прикосновении... У меня есть запасной, я охотно объясню вам устройство.
Порывшись в карманах, он протянул мне поплавок.
— Вот, прошу принять на память. В виде компенсации за то, что я нынче занял ваше место. И до сих пор не дал возможности поймать хотя бы одну рыбу.
Пустяки, пустяки, — успокоил я. с интересом рассматривая поплавок (рис 2). Объясните, пожалуйста... Я вижу здесь какой-то передвижной поясок, какой-то свинцовый носик...
— Этот свинцовый носик находится во взаимодействии с пенопластовым пояском, который фиксируется двумя колечками из ниппельной резинки.
— Поясок передвигается влево и вправо, в зависимости от веса насадки и грузика на поводке. Регулировать нужно точно, чтобы поплавок вставал торчком от малейшего прикосновения. Практически это делается очень просто... Любопытно, что и на большой волне, когда все поплавки пляшут, мой «джентльмен» ведет себя невозмутимо и поднимается только при поклевке.
— Это очень хорошо, — похвалил я, — только мне не нравится примитивное крепление. Поглядите, как сделано у меня.
— Я развернул одну из своих удочек с нижним креплением поплавка (рис. 3). Затем я разложил на песке весь богатый комплект поплавков собственной конструкции, которыми очень гордился.
— Вот этот я называю сверхчутким. На длинную бамбуковую палочку, высовывающуюся из пенопласта, я могу надеть такое количество имеющихся у меня в запасе красных шариков, что он, как и ваш «джентльмен», тоже будет реагировать на малейшее прикосновение рыбы. «Сверхчуткий» особенно хорош, когда осенью ловишь плотву на хлеб... А вот этот; круглый, с вделанным в него отрезком проволоки, предназначен для ловли с мормышкой. Это, собственно, модификация уже известного поплавка. За счет удлинения проволоки я добиваюсь такой амплитуды колебаний, что мормышка играет даже на совсем маленькой волне. А вот этот, вроде вашего, тоже лежачий, но состоит он из четырех пенопластовых шариков, соединенных суровой ниткой. Он предназначен для ловли на очень мелких и быстрых перекатах. Сигнальным является самый крупный и последний шарик, окрашенный красной светящейся краской. А ближайший к рыбе, в данном случае к пугливым ельцам или форели, — маленький, серенький, к тому же самопогружающийся почти до полного затопления, — так у меня уравновешен груз... Ведь если груза не будет совсем, далеко не закинешь!
Следующий поплавок в комплекте — моя гордость. Внешне, как видите, он представляет собой два конуса, сложенных основаниями. Один конус — белый, пропарафиненный, чтобы не пачкался; второй — черный. Крепление с обеих сторон. Поплавок имеет ограниченное применение во времени: в те считанные минуты, когда начинает светать и когда начинает темнеть. Как вы знаете, рыба имеет привычку клевать именно в эти короткие минуты. В начале клева вода темна — это особенно хорошо заметно, если ловишь в проводку. На темной воде я надеваю поплавок белым конусом вверх. Но вот начинает светлеть, лучи солнца, низкие и длинные, делают, зеркальной речную поверхность. Белый конус не виден, он сливается с водой. Тогда я момен-тально, в течение двух-трех секунд, переворачиваю его, креплю другой стороной, и по воде уже плывет черный конус, отлично видимый издалека.
— Но я вижу, вы забыли на песке бельевую прищепку. Зачем она вам в рыбацких странствиях?
— Нет, это тоже поплавок. Воздушный. Когда я на длинное удилище с катушкой ловлю с донным грузом. Похожую конструкцию я встретил однажды в одном иностранном журнале, затем видел нечто подобное в «Рыболове-спортсмене», но то было сложно, а это на редкость просто. Прищепка зацепляется между первым и вторым кольцом. Своим весом она оттягивает леску. Когда рыба клюет, прищепка подтягивается к удилищу. Во время наматывания лески на катушку совершенно не мешает. В нижней части прищепки я прожег отверстие. Можно прикрепить колокольчик.
Увлеченные разговором, мы не заметили, как солнце поднялось и уже начало припекать.
— Пора уходить отсюда, — заметил я. — Когда солнце поднимется, на этом месте делать больше нечего.
— Но вы же даже не начинали ловить! —ужаснулся мой сосед. — Хотите, я отдам вам своих подлещиков? Улов, как таковой, меня мало интересует.
— Меня тоже, — гордо ответил я. — Спасибо. Обо мне не беспокойтесь. Я поплыву вдоль берега и, пока доберусь до Майори, натаскаю плотвы. Возле берега она не очень крупна, зато берет весь день.
— Тогда хоть возьмите моих гаммарусов! — продолжал настаивать этот странный человек, у которого определенно был дар подчинять своей воле собеседника.
— Ну ладно уж, давайте ваших гаммарусов.
Месяц спустя, развернув во время завтрака свежий номер республиканской газеты, я обратил внимание на снимок, украшавший первую полосу. Снимок был сделан на колхозной животноводческой ферме. Возле упитанной «латвийской бурой» стояли два человека в белых халатах. Подпись под снимком гласила, что один из крупных ученых Латвии посетил недавно колхоз, где откорм скота ведется по его методу. Приглядевшись, я узнал в ученом своего соседа по рыбалке. На этот раз он был не в черных, а в обычных очках, что еще больше делало его похожим на Паганеля.
Лев Прозоровский.
Вот для меня такой своей рекой стала тихая Лиелупе. Мир обитателей ее глубин, или, как говорят специалисты, ихтиофауна, значительно отличается от населения таких рек, как быстрая Гауя или холодная Салаца. В моей реке нет форели и хариуса, в ее лениво текущие воды не заходят могучие балтийские таймени, здесь почти отсутствуют омуты, которые могли бы служить обиталищем усатым хищникам-сомам. А любитель ловли ельцов найдет два-три быстрых переката, где любят резвиться эти серебристые чистенькие рыбки, лишь в самых верховьях, почти на границе с Литвой.
Красота Лиелупе — в ее задумчивости.
Несколько лет назад я облюбовал себе местечко рядом с очень оживленным поселком Дубулты, одним из центров города-курорта Юрмалы. Стоило только пересечь реку на лодке чуть выше лесозавода, и вы оказывались у входа в узкий, в летнее время почти совершенно зарастающий кувшинками, канал, неизвестно кем и для какой цели прорытый. Прорезав дугой луга, канал возвращался в Лиелупе в районе Дзинтари, там, где река, сворачивая, образует несколько заливов. У входа в верхнюю часть канала и находилось облюбованное мною местечко.
Я приплывал сюда на своей резиновой лодке до утренней зари и ловил часов до десяти в полном одиночестве. Ставил две удочки. Главной добычей была крупная плотва, хорошие окуни. Иногда привозил отсюда лещей, дважды моей наживкой соблазнились угри.
Я хорошо прикормил свой участок, ездил сюда, как на собственный водоем, и поэтому был неприятно удивлен, когда однажды ранним утром увидел, что место мое уже занято каким-то рыболовом, расставившим с голубой прогулочной лодки целый веер удочек.
«Захватчик» заметил меня.
— Гребите сюда! — крикнул он и замахал длинными, похожими на весла, руками. — Становитесь рядом, — продолжал он, когда я подплыл. — Нет, нет, правее! Тут заросли цератофилума, сейчас пора его цветения, и вся рыба от него отошла.
Разговаривая, рыболов продолжал размахивать руками. Своей тощей фигурой он напоминал складной метр, на который надели шляпу. Он то складывался, то раскладывался, явно обрадованный моим появлением, и продолжал атаковать:
Цератофилум, или попросту роголистник, содержит в своих дыхательных органах дубильное вещество — танин. А раз так, личинки водяных насекомых, которые, как мы знаем, являются пищей рыб, на нем почти не поселяются... — Он остановился, чтобы набрать воздуха, и я поймал себя на том, что отсчитываю кивками такт его частой речи. — Вредный роголистник очень легко отличить от другого, весьма полезного растения... Сорвите, пожалуйста, веточку роголистника!
Окончательно обалдевший, я машинально сунул руку в воду и вытащил одно из растений.
— Поднимите повыше! — приказал странный рыболов.— Вот так. А теперь — глядите!
Он ловко сунул руку за борт своей голубой лодки и тоже вытащил водоросль. Внешне она была похожа на мою, но листики ее на воздухе сразу слиплись, в то время как на моей, даже вытащенной из воды, они стояли торчком.
— Видите! — торжествующе выпалил рыболов. — Теперь вам понятна разница?
Я понемногу начал приходить в себя и, сердито отшвырнув водоросль, произнес со всем ехидством, на которое был способен:
— Все нормально, за исключением одного: местечко, на котором вы стоите, я прикармливал больше двух недель!
Складной метр сразу сломался. Он опустился на лодочную банку и проговорил растерянно:
— Извините, я не знал.
Лицо его стало грустным. Я внимательнее пригляделся к нарушителю моих владений. Это был сухощавый человек средних лет. Шляпу он откинул назад, и мне был виден его выпуклый лоб, странно несовместимый с худыми щеками, длинным носом и острым подбородком. Глаза закрыты большими черными очками. Закатанная до локтей зеленоватая рубашка обнажала сухие коричневые руки, которые находились в движении даже в те минуты, когда им нечего было делать. Глубоко вздохнув, рыболов повернулся к борту и быстро убрал одну за другой все свои удочки. Прежде чем я успел опомниться, он вытащил камень, служивший ему якорем, взмахнул веслами и погнал свою лодку к берегу. В моей практике это был первый человек, который так поспешно освобождал чужое место.
Проплывая мимо меня, он сказал:
— Извините! — и снял шляпу. Но тут же, нахлобучив ее опять, добавил: — А насчет урути и роголистника — советую запомнить! Это очень пригодится в дальнейшем.
Через минуту он, ткнув лодку носом в берег, уже раскинул весь свой веер с кормы. Признаться, я почувствовал себя неловко.
— Зачем же вы так?.. Места много... Ловили бы рядом... — Мне стало стыдно за мой недавний ехидный тон. — Тем более что здесь прикормлено...
— Я принципиальный противник всякой прикормки, — громко ответил этот человек. — Какой смысл ловить прикормленную рыбу? Это все равно, что стрелять в ручных зверей. Серьезный любитель поймает в любом месте.
Словно в подтверждение этих слов, он вытащил приличного, этак на полкило, подлещика с глубины немногим более метра.
— Если не секрет, на что вы ловите? — полюбопытствовал я.
— На гаммарусов, — тут же ответил он. — Представитель семейства рачков-бокоплавов. В Латвии встречается чаще, чем принято думать. Нужно только уметь искать... Вот! — Взмахнув своими плещущими руками, он нагнулся и вытащил из-под борта лодки пучок водорослей. — Двигайтесь ко мне, я вам покажу.
И опять машинально, словно загипнотизированный этим странным человеком, я подплыл к нему, так и не начав раскладывать удочки. Он поднес к моим глазам пучок водорослей, и я увидел на стеблях и листьях расползающихся во все стороны желтоватых рачков, похожих на крошечных креветок.
— Раз уж мы подошли к берегу, не грех и поразмяться! — предложил мой сосед и выпрыгнул на песок. Я поглядел на его парусиновые штанишки до коленей, на тощие босые ноги и вдруг неожиданно для самого себя сказал:
— А ведь я вас откуда-то знаю!
Он снял очки и подслеповато посмотрел на меня. Лицо у него было умное и доброе.
—. Скажите, — продолжал я уже с улыбкой, — а вам не знаком жюльверновский Паганель?
Он нацепил очки и всплеснул руками.
— Жак-Элиасен-Франсуа-Мари Паганель, секретарь Парижского географического общества и член- корреспондент десятков других обществ? Конечно, знаком. А что, — доверительно спросил он, — я похож на Паганеля?
— Как родной брат! — выпалил я.
— Ну что же, будем считать, что я брат Паганеля. Правда, он в конце-концов стал доктором наук, а я пока лишь кандидат, но ведь я же — младший брат!
— Кандидат географических наук?
— Нет, биологических. Моя специальность — крупный рогатый скот. Но это не мешает мне интересоваться урутью, роголистником и даже такой мелочью, как рачки-бокоплавы... Кстати, вы сумеете теперь отличить роголистник от урути?
— Боюсь, что нет, — признался я.
Он укоризненно покачал головой.
— Напрасно, напрасно... Вот что — я дам рисунок, и вы тогда все моментально запомните.
Прежде чем я успел что-либо ответить, он в очередной раз сделал по-своему. Полез в один из больших накладных карманов своих коротких штанишек, извлек блокнот с прикрепленной к нему изящной шариковой ручкой и принялся рисовать на вырванном листке, приговаривая:
— Заодно я вам представлю и рдест, самое приятное для нас, рыбаков, растение. Заросли рдеста — это пастбище мирных рыб!.. Только не считайте меня чудаком-натуралистом, умоляю вас!
— Что вы, что вы, — запротестовал я и чуть было не сказал: «Чудаки украшают жизнь», но вовремя спохватился: ведь это было бы как раз то, чего мой собеседник не хотел! И я заметил серьезно: — Если разобраться хорошенько, то и Паганель не такой уж чудак. Ведь за его спиной стоял отличный натуралист Жюль Верн.
Вы мне нравитесь, — подняв голову, сказал он. — И за это я добавлю рисунок элодеи... Хотя она выглядит достаточно привлекательно, рыба боится элоидеи как чумы.
Он протянул мне отлично сделанный рисунок:
— Вот, пожалуйста!
Тут он вдруг вспомнил о своих удочках, искоса посмотрел на поплавки и, улыбнувшись, пригласил:
— Пожалуйста, пожалуйста... Входите смелее!
Кому это он? Я повернулся к воде. «Веер» соседа состоял из четырех удилищ. Поплавки, с моей точки зрения, были странными: длинные гусинки с пенопластовым, сдвинутым к нижней стороне пояском. Они лежали на поверхности воды во всю свою длину. Сначала я подумал, что это от неправильной регулировки глубины. Но тут увидел, что один поплавок поднялся торчком, покачался-покачался, будто кто-то и впрямь просил разрешения войти, после чего опять лег плашмя. Сосед не спеша вытащил второго за это утро приличного подлещика.
— Нет, — сказал я, — все же у вас есть какой-то секрет, который вы от меня скрываете. Никто еще не ловил подлещиков на таком мелководье.
Во-первых, здесь больше метра, — тут же возразил сосед. — А мой секрет вам известен: ловлю на рачка-гаммаруса... Хотя, впрочем, кое-что для вас пока является тайной. — Он приподнял очки, подмигнул мне хитро и продолжал: — Тайна в том, откуда я знаю, что рыба сегодня предпочитает именно гаммарусов! И вообще, как мне было знать, что в этом месте есть гаммарусы? А было так. Когда я утром приплыл на это место, то прежде всего прочесал прибрежную полоску дна штукой, ; которая называется «ловилом». — Подойдя к лодке, он вытащил треугольную металлическую, сваренную из полосового железа рамку с небольшой деревянной ручкой. На рамку была натянута частая металлическая сетка. Весь предмет был размером с теннисную ракетку (рис. 1). — Прочесав дно, я промыл тину. На сетке у меня остался целый зоопарк: рачки, водяные ослики, мелкие пиявки, шитики... Насадив одно из этих существ на мелкий крючок, я поймал первую рыбку. Это была небольшая плотвичка. Я вскрыл ее острым ножом, взял маленькую лупу, которая продается в любом фотомагазине, заглянул рыбке в желудок и увидел, что моя плотвичка из всего богатого меню, предоставляемого ей природой, сегодня выбрала рачков- гаммарусов. После этого мне оставалось только потратить минут двадцать на создание соответствующего запаса «ходовой наживки» и затем ловить. Результаты вы видели.
— Лупа из фотомагазина? — переспросил я.
— Да. Ее вообще полезно иметь при себе. Проверить остроту крючка, качество завязки узла... Места она не занимает почти никакого. А кроме того, в солнечный день это те же спички: можно прикурить, развести костер... Я бы вообще включил лупу в перечень непременных предметов рыбацкого инвентаря.
— Ваша рекомендация принята, — сказал я. — А теперь объясните, что у вас за поплавки? Должен признаться: поплавки — моя слабость!
— Что вы говорите! — радостно встрепенулся сосед. — Я тоже поплавочник. Честно говоря, я и ловлю-то, собственно, для того, чтобы насладиться прелестной картиной — поплавок на воде. Хотя я и латыш, однако наизусть помню слова замечательного русского писателя-натуралиста Аксакова: «Внимательное наблюдение за движением поплавка, за различием и значением этих движений, ожидание, что сейчас потянет или утащит поплавок, — все это вместе составляет наслаждение для охотника»... А я гурман, люблю утонченные наслаждения. Именно такого рода радость и доставляет мне сконструированный мною поплавок, названный «джентльменом», ибо он приподнимается при малейшем прикосновении... У меня есть запасной, я охотно объясню вам устройство.
Порывшись в карманах, он протянул мне поплавок.
— Вот, прошу принять на память. В виде компенсации за то, что я нынче занял ваше место. И до сих пор не дал возможности поймать хотя бы одну рыбу.
Пустяки, пустяки, — успокоил я. с интересом рассматривая поплавок (рис 2). Объясните, пожалуйста... Я вижу здесь какой-то передвижной поясок, какой-то свинцовый носик...
— Этот свинцовый носик находится во взаимодействии с пенопластовым пояском, который фиксируется двумя колечками из ниппельной резинки.
— Поясок передвигается влево и вправо, в зависимости от веса насадки и грузика на поводке. Регулировать нужно точно, чтобы поплавок вставал торчком от малейшего прикосновения. Практически это делается очень просто... Любопытно, что и на большой волне, когда все поплавки пляшут, мой «джентльмен» ведет себя невозмутимо и поднимается только при поклевке.
— Это очень хорошо, — похвалил я, — только мне не нравится примитивное крепление. Поглядите, как сделано у меня.
— Я развернул одну из своих удочек с нижним креплением поплавка (рис. 3). Затем я разложил на песке весь богатый комплект поплавков собственной конструкции, которыми очень гордился.
— Вот этот я называю сверхчутким. На длинную бамбуковую палочку, высовывающуюся из пенопласта, я могу надеть такое количество имеющихся у меня в запасе красных шариков, что он, как и ваш «джентльмен», тоже будет реагировать на малейшее прикосновение рыбы. «Сверхчуткий» особенно хорош, когда осенью ловишь плотву на хлеб... А вот этот; круглый, с вделанным в него отрезком проволоки, предназначен для ловли с мормышкой. Это, собственно, модификация уже известного поплавка. За счет удлинения проволоки я добиваюсь такой амплитуды колебаний, что мормышка играет даже на совсем маленькой волне. А вот этот, вроде вашего, тоже лежачий, но состоит он из четырех пенопластовых шариков, соединенных суровой ниткой. Он предназначен для ловли на очень мелких и быстрых перекатах. Сигнальным является самый крупный и последний шарик, окрашенный красной светящейся краской. А ближайший к рыбе, в данном случае к пугливым ельцам или форели, — маленький, серенький, к тому же самопогружающийся почти до полного затопления, — так у меня уравновешен груз... Ведь если груза не будет совсем, далеко не закинешь!
Следующий поплавок в комплекте — моя гордость. Внешне, как видите, он представляет собой два конуса, сложенных основаниями. Один конус — белый, пропарафиненный, чтобы не пачкался; второй — черный. Крепление с обеих сторон. Поплавок имеет ограниченное применение во времени: в те считанные минуты, когда начинает светать и когда начинает темнеть. Как вы знаете, рыба имеет привычку клевать именно в эти короткие минуты. В начале клева вода темна — это особенно хорошо заметно, если ловишь в проводку. На темной воде я надеваю поплавок белым конусом вверх. Но вот начинает светлеть, лучи солнца, низкие и длинные, делают, зеркальной речную поверхность. Белый конус не виден, он сливается с водой. Тогда я момен-тально, в течение двух-трех секунд, переворачиваю его, креплю другой стороной, и по воде уже плывет черный конус, отлично видимый издалека.
— Но я вижу, вы забыли на песке бельевую прищепку. Зачем она вам в рыбацких странствиях?
— Нет, это тоже поплавок. Воздушный. Когда я на длинное удилище с катушкой ловлю с донным грузом. Похожую конструкцию я встретил однажды в одном иностранном журнале, затем видел нечто подобное в «Рыболове-спортсмене», но то было сложно, а это на редкость просто. Прищепка зацепляется между первым и вторым кольцом. Своим весом она оттягивает леску. Когда рыба клюет, прищепка подтягивается к удилищу. Во время наматывания лески на катушку совершенно не мешает. В нижней части прищепки я прожег отверстие. Можно прикрепить колокольчик.
Увлеченные разговором, мы не заметили, как солнце поднялось и уже начало припекать.
— Пора уходить отсюда, — заметил я. — Когда солнце поднимется, на этом месте делать больше нечего.
— Но вы же даже не начинали ловить! —ужаснулся мой сосед. — Хотите, я отдам вам своих подлещиков? Улов, как таковой, меня мало интересует.
— Меня тоже, — гордо ответил я. — Спасибо. Обо мне не беспокойтесь. Я поплыву вдоль берега и, пока доберусь до Майори, натаскаю плотвы. Возле берега она не очень крупна, зато берет весь день.
— Тогда хоть возьмите моих гаммарусов! — продолжал настаивать этот странный человек, у которого определенно был дар подчинять своей воле собеседника.
— Ну ладно уж, давайте ваших гаммарусов.
Месяц спустя, развернув во время завтрака свежий номер республиканской газеты, я обратил внимание на снимок, украшавший первую полосу. Снимок был сделан на колхозной животноводческой ферме. Возле упитанной «латвийской бурой» стояли два человека в белых халатах. Подпись под снимком гласила, что один из крупных ученых Латвии посетил недавно колхоз, где откорм скота ведется по его методу. Приглядевшись, я узнал в ученом своего соседа по рыбалке. На этот раз он был не в черных, а в обычных очках, что еще больше делало его похожим на Паганеля.
Лев Прозоровский.
Ловля карася летом при любой погоде
