Сегодня утром мне впервые в жизни захотелось быть рыболовом, не одним из тех кто, как сказал вчера вечером толстяк, «половит рыбу часочек, а там готовы пойти хоть за ягодами», а настоящим рыболовом. Мы ехали из таверны, оставляя позади себя и ленивое плещущее озеро и на его глади всех шестерых счастливых рыболовов, и я сказал себе, что упустил случай обрести в старости счастье из-за того, что в юности не часто ездил на рыбалку. Это, наверное, все же таверна сотворила со мной, таверна и озеро вместе. Есть что-то обезоруживающее в маленькой, необычной, уютной таверне, где находишь и кров, и пламя в камине, и добрый ужин, и стакан вина и где наступает конец фантастическому путешествию. Нет в природе ничего очаровательнее озера. Любил я реки, любил и беспокойное море, такое печальное, может быть, потому, что оно кажется символом всех наших желаний. Но сердце свое я отдал исполненным прелести плещущим водным просторам. То не море и не река, и все же чувствуется в нем очарование и того и другого. И еще что-то, какой-то отсвет тишины, умиротворенности, душевного покоя. Едешь миля за милей по непокорно разметавшейся земле, потом вдруг свернешь в сторону и видишь: пред тобой расстилается простор, где нет земли, лишь только легкое отражение неба, едва заметное колыхание вод, ласкающих изогнувшийся дугой берег. Где еще найдешь такую тонкую красоту и покой?! Если бы только я мог окончить дни на берегах какого-нибудь озера, одного из этиx маленьких окон земли, где голубой свет дня, и облака, и закаты, и звезды — все проплывает под тихую песню воды. В странных волшебных строках Вордсворта:
«Та тишина, что в звездном небе, Тот сон, что средь покинутых холмов», — нет и упоминания об озере, но готов спорить: они написаны где-то неподалеку от озера, в них чувствуется дух озера, тихое очарование, душевная легкость.
Может, это и впрямь озеро и таверна пробудили у меня такое сильное желание посидеть с удочкой. Вчера весь день мы ехали на север, через центральный Уэльс, прелестный край, исполненный старинной простоты и доброты, так редко встречающейся в людях. Я уже слышал об этом озере и твердо решил поехать туда и, если можно, поблизости заночевать. Единственное достоинство автомобиля — он позволяет осуществлять подобные прихоти. И вот мы уже мчимся на север и видим, как все величественнее становятся холмы и как небо темнеет у нас над головой. Остановившись выпить чаю, мы слышим разговоры об оползне, о том, что как раз там, куда мы держим путь, недавно смыло во время бури дорогу. Но мы уже твердо решили: погибнуть, но увидеть озеро. (Это настроение — единственное, что спасает душу автомобилиста, без него он был бы сущим зверем.) Мы отыскали на карте некое подобие дороги и вскоре уже тряслись по ней. В двух-трех последующих часах было нечто гомерическое.
Дорога, постепенно сужаясь, превратилась в узкую неровную тропу, ниткой извивавшуюся среди холмов: на каждом шагу попадались огромные рытвины, а руль порою был просто бесполезным дребезжащим металлическим колесом. Холмы теснились вокруг нас со всех сторон, громады сланцевых скал грозили раздавить наш весьма хрупкий, дребезжащий драндулет, а узкая разбитая дорога все кружила и кружила, через каждые пять минут открывая обрывы один круче другого. А тут еще сопровождавший нас последние часа два мелкий дождик обрушился мрачным бешеным ливнем, за которым в нескольких ярдах ничего не было видно. Машина дребезжала, ревела, подпрыгивала и на что-то натыкалась, а мы хохотали и что-то громко кричали друг другу в том состоянии странной, полу- болезненной экзальтации, которая охватывает нас, когда, возможно, внезапная смерть ожидает за углом. Наконец, начался долгий спуск. Дождь приутих. Мы катились вниз по затянутой туманом рас-щелине к серому таинственному месту, откуда, когда мотор нашей машины вновь заработал нормально, до нас долетел слабый плеск воды. Мы находились в горной лощине, которую почти целиком заполняло тусклое мерцание серой воды. Вот где, значит, оно, это озеро. Еще десять минут головокружительных поворотов, и, как выходящие из воды собаки, мы отряхиваемся перед невысоким домом, похожим на три приставленных друг к другу коричневых коттеджа. Это была таверна.
Никогда еще исход путешествия не бывал так благополучен. Самый заурядный пансион показался бы нам раем после этой мучительной поездки, но перед нами было место, какое попадается одно на целый миллион. Казалось, мы тряслись по этой дороге затем, чтобы, без задержки миновав современный мир, перенестись в иной, лучший век, где «беззаботно пролетает время». Вскоре мы, сидя у камина, в сухом, уютном месте, потягивали херес.
Мелькнули неясные очертания фигур каких-то пожилых людей, по-видимому, рыболовов — повсюду виднелось множество удочек и ведерок с форелью. Потом в комнате с низким потолком при свете лампы начался обед. Здесь не было всей этой ерунды: маленьких столиков, официантов с деланной улыбкой, разносящих блюда крошечными порциями. Мы сидели за длинным столом вместе с остальными постояльцами, а постояльцы эти и были шесть веселых старых рыболовов, и самые старые и веселые из них восседали с обоих концов стола. Перед ними ставились блюда: огромные суповые миски, целые оковалки баранины — и они с шутками все это разделывали и разрезали. Обед — из простой, без выкрутасов, и обильной пищи — удался на славу, компания была и того лучше. Уже много лет не доводилось мне провести за столом время так необычно и с таким удовольствием. Как будто кто-то затеял сочетать «Справочник рыболова» с «Записками Пиквикского клуба». Там, над озером, таким далеким, словно оно лежало в глубине другого континента, сгустился туман, и темнота окутала холмы. Здесь, в мягком, ласковом свете лампы нам было уютно; все еще наполовину ошеломленные, слыша рев ветра и дождя в своих ушах, мы ели, пили и слушали, как во сне.
Все это я увидел в ясном свете утра. Рассеивался туман, на озеро падал слабый солнечный свет, и при виде жареной форели и бекона, которые раздавали два самых старых рыболова, текли слюнки. Наступило всего лишь утро следующего дня, и все же, когда я пытался представить себе события прошлой ночи, они казались мне похожими на сон. Поездка, само озеро, таверна, шесть старых рыболовов — все это больше напоминало какую-то счастливую главу из старинной неторопливой сказки, нежели кусочек реальной жизни. Я почти не могу поверить, что эта долина и озеро есть на карте, что в каком-нибудь справочнике с адресами отелей можно отыскать эту таверну. Кажется, что это отдаленное место проскользнуло через трещинку во времени и про мчавшиеся годы не коснулись его, с его старинным духом беззаботности, учтивости и доброжелательства. Здешние постояльцы, шесть старых рыболовов, не были частью реального мира. Я думаю, они были — или пусть когда-то были — учителями, врачами, музыкантами, но их можно было представить себе только рыболовами — ничем другим. Рыболовами, которые вечно живут в этой таверне, спускаются не спеша по утрам к своим лодкам, возвращаются вечером с форелью, режут баранину и, сгрудившись вокруг освещенного стола, рассказывают по очереди длинные, неторопливые истории, вроде тех, что занимали целые главы в наших ста-ринных романах. Один из них, тот, что разделывал баранью ногу, приезжает сюда по крайней мере лет сорок, другим эти места знакомы, видно, лет двадцать-тридцать. Не то, чтобы они не знали никаких других мест. Они делились воспоминаниями о далеких маленьких озерах Шотландии, безвестных ирландских речках, обо всех тех местах, где водятся форель и лосось. Всякий раз они называли друг другу приметы, давали точные указания, по которым можно было отыскать то или иное место, вспоминали названия гостиниц и имена их владельцев и егерей.
Они говорили так, словно жизнь наша длится тысячу лет, славных лет, в которых только и есть, что солнечный свет, туманы, плещущая вода, выпрыгивающая из воды рыба и дивные часы, проведенные за ужином. В джазовом ритме наших лет они явили мне вновь ту серебряную нить мирных и тихих дней, какие давным-давно знавал Исаак Уолтон. В конце концов, я тоже стану когда-нибудь рыболовом. Я вновь найду дорогу к этой таверне, на этот раз — чтобы стать одним из членов этого собратства. И, может быть, с помощью удочки мне тоже удастся ускользнуть от времени. Но даже сейчас все это кажется уже нереальным, и я чувствую, что не смогу отыскать вновь этого озера и этой таверны. А к тому времени, как я состарюсь, я уверен, что они исчезнут вообще.
Дж. Б. Пристли.
«Та тишина, что в звездном небе, Тот сон, что средь покинутых холмов», — нет и упоминания об озере, но готов спорить: они написаны где-то неподалеку от озера, в них чувствуется дух озера, тихое очарование, душевная легкость.
Может, это и впрямь озеро и таверна пробудили у меня такое сильное желание посидеть с удочкой. Вчера весь день мы ехали на север, через центральный Уэльс, прелестный край, исполненный старинной простоты и доброты, так редко встречающейся в людях. Я уже слышал об этом озере и твердо решил поехать туда и, если можно, поблизости заночевать. Единственное достоинство автомобиля — он позволяет осуществлять подобные прихоти. И вот мы уже мчимся на север и видим, как все величественнее становятся холмы и как небо темнеет у нас над головой. Остановившись выпить чаю, мы слышим разговоры об оползне, о том, что как раз там, куда мы держим путь, недавно смыло во время бури дорогу. Но мы уже твердо решили: погибнуть, но увидеть озеро. (Это настроение — единственное, что спасает душу автомобилиста, без него он был бы сущим зверем.) Мы отыскали на карте некое подобие дороги и вскоре уже тряслись по ней. В двух-трех последующих часах было нечто гомерическое.
Дорога, постепенно сужаясь, превратилась в узкую неровную тропу, ниткой извивавшуюся среди холмов: на каждом шагу попадались огромные рытвины, а руль порою был просто бесполезным дребезжащим металлическим колесом. Холмы теснились вокруг нас со всех сторон, громады сланцевых скал грозили раздавить наш весьма хрупкий, дребезжащий драндулет, а узкая разбитая дорога все кружила и кружила, через каждые пять минут открывая обрывы один круче другого. А тут еще сопровождавший нас последние часа два мелкий дождик обрушился мрачным бешеным ливнем, за которым в нескольких ярдах ничего не было видно. Машина дребезжала, ревела, подпрыгивала и на что-то натыкалась, а мы хохотали и что-то громко кричали друг другу в том состоянии странной, полу- болезненной экзальтации, которая охватывает нас, когда, возможно, внезапная смерть ожидает за углом. Наконец, начался долгий спуск. Дождь приутих. Мы катились вниз по затянутой туманом рас-щелине к серому таинственному месту, откуда, когда мотор нашей машины вновь заработал нормально, до нас долетел слабый плеск воды. Мы находились в горной лощине, которую почти целиком заполняло тусклое мерцание серой воды. Вот где, значит, оно, это озеро. Еще десять минут головокружительных поворотов, и, как выходящие из воды собаки, мы отряхиваемся перед невысоким домом, похожим на три приставленных друг к другу коричневых коттеджа. Это была таверна.
Никогда еще исход путешествия не бывал так благополучен. Самый заурядный пансион показался бы нам раем после этой мучительной поездки, но перед нами было место, какое попадается одно на целый миллион. Казалось, мы тряслись по этой дороге затем, чтобы, без задержки миновав современный мир, перенестись в иной, лучший век, где «беззаботно пролетает время». Вскоре мы, сидя у камина, в сухом, уютном месте, потягивали херес.
Мелькнули неясные очертания фигур каких-то пожилых людей, по-видимому, рыболовов — повсюду виднелось множество удочек и ведерок с форелью. Потом в комнате с низким потолком при свете лампы начался обед. Здесь не было всей этой ерунды: маленьких столиков, официантов с деланной улыбкой, разносящих блюда крошечными порциями. Мы сидели за длинным столом вместе с остальными постояльцами, а постояльцы эти и были шесть веселых старых рыболовов, и самые старые и веселые из них восседали с обоих концов стола. Перед ними ставились блюда: огромные суповые миски, целые оковалки баранины — и они с шутками все это разделывали и разрезали. Обед — из простой, без выкрутасов, и обильной пищи — удался на славу, компания была и того лучше. Уже много лет не доводилось мне провести за столом время так необычно и с таким удовольствием. Как будто кто-то затеял сочетать «Справочник рыболова» с «Записками Пиквикского клуба». Там, над озером, таким далеким, словно оно лежало в глубине другого континента, сгустился туман, и темнота окутала холмы. Здесь, в мягком, ласковом свете лампы нам было уютно; все еще наполовину ошеломленные, слыша рев ветра и дождя в своих ушах, мы ели, пили и слушали, как во сне.
Все это я увидел в ясном свете утра. Рассеивался туман, на озеро падал слабый солнечный свет, и при виде жареной форели и бекона, которые раздавали два самых старых рыболова, текли слюнки. Наступило всего лишь утро следующего дня, и все же, когда я пытался представить себе события прошлой ночи, они казались мне похожими на сон. Поездка, само озеро, таверна, шесть старых рыболовов — все это больше напоминало какую-то счастливую главу из старинной неторопливой сказки, нежели кусочек реальной жизни. Я почти не могу поверить, что эта долина и озеро есть на карте, что в каком-нибудь справочнике с адресами отелей можно отыскать эту таверну. Кажется, что это отдаленное место проскользнуло через трещинку во времени и про мчавшиеся годы не коснулись его, с его старинным духом беззаботности, учтивости и доброжелательства. Здешние постояльцы, шесть старых рыболовов, не были частью реального мира. Я думаю, они были — или пусть когда-то были — учителями, врачами, музыкантами, но их можно было представить себе только рыболовами — ничем другим. Рыболовами, которые вечно живут в этой таверне, спускаются не спеша по утрам к своим лодкам, возвращаются вечером с форелью, режут баранину и, сгрудившись вокруг освещенного стола, рассказывают по очереди длинные, неторопливые истории, вроде тех, что занимали целые главы в наших ста-ринных романах. Один из них, тот, что разделывал баранью ногу, приезжает сюда по крайней мере лет сорок, другим эти места знакомы, видно, лет двадцать-тридцать. Не то, чтобы они не знали никаких других мест. Они делились воспоминаниями о далеких маленьких озерах Шотландии, безвестных ирландских речках, обо всех тех местах, где водятся форель и лосось. Всякий раз они называли друг другу приметы, давали точные указания, по которым можно было отыскать то или иное место, вспоминали названия гостиниц и имена их владельцев и егерей.
Они говорили так, словно жизнь наша длится тысячу лет, славных лет, в которых только и есть, что солнечный свет, туманы, плещущая вода, выпрыгивающая из воды рыба и дивные часы, проведенные за ужином. В джазовом ритме наших лет они явили мне вновь ту серебряную нить мирных и тихих дней, какие давным-давно знавал Исаак Уолтон. В конце концов, я тоже стану когда-нибудь рыболовом. Я вновь найду дорогу к этой таверне, на этот раз — чтобы стать одним из членов этого собратства. И, может быть, с помощью удочки мне тоже удастся ускользнуть от времени. Но даже сейчас все это кажется уже нереальным, и я чувствую, что не смогу отыскать вновь этого озера и этой таверны. А к тому времени, как я состарюсь, я уверен, что они исчезнут вообще.
Дж. Б. Пристли.
